Искуситель - Страница 32

К оглавлению

– Я сказал бы тогда моему слуге: «Иван, приведи цирюльника и вели мне пустить кровь: у меня белая горячка».

– Следовательно, нет никакого способа уверить тебя, что явления духов возможны, – ты не поверишь самому себе?

– Нет, мой друг, не поверю.

– О, если так, то и говорить нечего, и хоть бы я мог легко доказать тебе не словами, а самым делом…

– Что, что? – вскричал князь.

– Ничего, – сказал Нейгоф, набивая свою трубку.

– Нет, нет, постой! Ты этак не отделаешься, и если можешь что-нибудь доказать не словами, а делом, так доказывай!

Нейгоф посмотрел пристально на князя и не отвечал ни слова.

– Что, брат, – продолжал князь, – похвастался, да и сам не рад? Я давно замечаю, что тебе страх хочется прослыть колдуном, да нет, душенька, напрасно! Vous n'êtes pas sorcier, mon ami!

– В самом деле, Нейгоф, – подхватил Возницын, – не знаешь ли ты каких штук? Покажи, брат, потешь!

– Этим не забавляются, – промолвил магистр, нахмурил свои густые брови.

– Да расскажи нам, по крайней мере, что ты знаешь? – сказал Закамский.

– Это целая история, – отвечал Нейгоф.

– Тем лучше! – подхватил князь, – я очень люблю историю, а особливо когда она походит на сказку.

– Что это не сказки, в этом вы можете быть уверены, – прервал Нейгоф.

– Так расскажи, брат, – вскричал Возницын, – а мы послушаем!

– Расскажи, Нейгоф! – повторяли мы все в один голос. Магистр долго упрямился, но под конец, докурив свою трубку, согласился исполнить наше желание.

II. ГРАФ КАЛИОСТРО

– Я так же, как и ты, много путешествовал и объехал почти всю Европу, – начал говорить Нейгоф, обращаясь к Закамскому. – В 1789 году я прожил всю осень в Риме. У меня было несколько рекомендательных писем и в том числе одно к графу Ланцелоти, но я с лишком месяц не был ни с кем знаком, кроме услужливых цицерониев и моего хозяина, претолстого и преглупого макаронщика, который ревновал свою жену к целому миру, несмотря на то что она была стара и дурна, как смертный грех. С утра до вечера я бегал по городу и каждый раз возвращался домой с новым запасом для моих путевых записок. Я не намерен вам рассказывать обо всех прогулках по римским улицам, не стану описывать мой восторг при виде Колизея, Пантеона и других остатков древнего Рима, не скажу даже ни слова о том, как я был поражен огромностью и величием храма святого Петра, какие воспоминания пробудились в душе моей при виде Капитолия и с каким наслаждением я смотрел на произведения великих художников Италии, – все это тысячу раз повторялось каждым путешественником, и этот неизбежный заказной восторг, эти приторные фразы а-ля Дюпати и казенные восклицания давно уже опротивели и надоели всем до смерти.

Однажды – это было месяца два по приезде моем в Рим – я отправился без всякой цели шататься по городу. Пройдя несколько времени берегом Тибра, я повернул на мост весьма красивой наружности, но, к сожалению, обезображенный статуями, которые не только в Риме, но и во всяком порядочном городе были бы не у места. Я остановился посредине моста, чтоб полюбоваться видом замка святого Ангела, он подымался передо мною по ту сторону Тибра, как угрюмый исполин, поседевший на страже священного Рима. Эта городская тюрьма походит издали на огромную круглую башню с плоской кровлей, на которой выстроен целый замок. Несмотря на свою строгую и даже несколько тяжелую архитектуру, замок святого Ангела мне очень понравился, и я глядел на него с таким вниманием, что не заметил сначала какого-то прохожего, закутанного в широкий плащ, который, прислонясь к мостовым перилам, и который, еще внимательнее меня рассматривал это здание. Он был росту среднего, не дурен и не хорош собою, но глаза его… в самой Италии, классической земле пламенных, одушевленных взоров, я не видывал ничего подобного, казалось, искры сыпали из этих глаз, не очень больших, но быстрых, исполненных огня и черных как смоль. Не знаю, почему, но я не мог удержаться, чтоб с ним не заговорить.

– Вы, верно, так же как и я, любуетесь этим чудным зданием? – сказал я по-итальянски, указывая на замок святого Ангела.

Незнакомый бросил на меня такой недоверчивый и в то же время проницательный взгляд, что я совершенно смутился. Повторяя мой вопрос, я сбился с толку, заговорил вздор и сделал непростительную ошибку. Незнакомый улыбнулся, поглядел на меня доверчивее и сказал вполголоса:

– Вы иностранец?

– Да, – отвечал я.

– Вы, верно, путешественник и, если не ошибаюсь, родина ваша далеко отсюда?

– Вы отгадали, я русский.

– Русский, – повторил незнакомый, взглянув на меня еще веселее. – Вам должно быть здесь очень жарко, я знаю вашу холодную Россию, несколько лет тому назад я был в Петербурге, у меня есть там приятели, я имел честь знать лично князя Потемкина, но мы, кажется, не понравились друг другу. Я также очень часто бывал…

Тут назвал он мне пять или шесть известных имен и, поговорив еще несколько времени о Петербурге, вдруг остановился и сказал мне:

– Вы, кажется, спрашивали меня, нравится ли мне этот замок? Не знаю, как вам, а мне он вовсе не нравится.

– Однако ж вы очень пристально на него глядели.

– И очень часто это делаю. Если это неизбежно, то надобно стараться заранее к нему привыкнуть.

– Привыкнуть! – прервал я с удивлением. – Да на что вам к нему привыкать – ведь этот замок тюрьма…

– Хуже, – прервал незнакомый. – Это римская Бастилия, а кто знает парижскую… Но вы меня не поняли: это здание не всегда было тюрьмою. Знаете ли вы, для чего оно было построено?

Я почти обиделся этим вопросом. Спросить у магистра Дерптского университета, знает ли он, что замок святого Ангела был некогда мавзолеем императора Адриана! Да этот вопрос стыдно даже сделать и студенту. Я закидал незнакомца историческими фактами, прочел ему наизусть сказание знаменитого Прокопия о том, как Велизарий, осажденный в Риме готами, защищался, бросая в них мраморные статуи, которыми этот мавзолей был украшен, как в средние века папа Бонифаций IX превратил его в крепостной замок, как герцог Бурбонский, осаждая в нем папу Климента VII, был убит на приступе.